Татьяна Гордеева
Планета, на которую меня занесло нечто, со звучным именем Злой Рок, выглядела весьма красочно оформленной в смысле природного разнообразия, а со стороны разумного наполнения – она оказалась большой ловушкой для всех хомосапиенсов, в том числе и для меня. Слава богу, я разглядел западню до того, как шагнул в нее обеими ногами. Наверное, поэтому остался жив и даже способен поделиться своим опытом.
Все происходило точнюсенько в соответствии с жанром приключенческих романов, которых, я в детстве перечитал великое множество. Как по нотам, полное совпадение с классикой.
Итак…
Все началось с того, что команда звездного рудовоза класса Г., с несуразным названием «Рубаки грейпфрутов», однажды обнаружила в своем багаже зайца, то есть меня – вашего бесшабашного повествователя.
Поначалу я не сильно опечалился, когда мою норку раскрыли, мне надоело жить в одиночестве. Но вскоре я вынужден был изменить свой настрой, так как основная часть команды, не разделяла моего оптимизма, а напротив довольно сильно негодовала. И злились то ребята, совсем по пустячному поводу, ну нашли они пустой ящик из-под сладких батончиков рядом с моим лежбищем, ну и что? Меня лично от них уже воротило. Я даже себе пообещал, что в жизни не буду, есть сладкого, после того конечно, как смогу покинуть столь неприветливый для меня «баркас». Ну не виноват же я, в самом деле, из-за того, что смог стащить только эти треклятые батончики. Хранили бы все продукты столь же небрежно, и мне бы не пришлось так долго мучиться и нажевывать себе отвращение к конфетам. Сами виноваты, а глядишь ты, наступают, брови сдвинули, слова нехорошие говорят в мой адрес.
Стена. Отступать некуда. Неприятность. Я шарил в панике у себя за спиной, в поиске чуда, способного меня спасти и растягивал рот в самой широкой улыбке, на которую был способен, во все свои сорок, искусственно наращенных, зубов (когда-то и я жил хорошо).
Все, баста! Расплата! Прощайте мои прекрасные зубы!
Я, конечно, попытался что-то вякнуть в свое оправдание, потом я даже попробовал, кому-то вмазать (ободрал костяшки об чью-то квадратную и судя по всему каменную челюсть). Но кто же мог знать, что команда рудовоза, состоит из одних любителей батончиков и подобная малость, обернется для меня столь серьезным образом.
В общем-то, именно так, я и попал на эту злосчастную планету.
Меня на ней высадили, как провинившегося зайца.
. . . . .
— Субитакаривикауис, аботерыбон
Абракадабра, произнесенная нежным мелодичным голоском над моим ухом, заставила меня прийти в себя и нервно подскочить.
— Ой! – ударившись обо что-то твердое головой, бухнулся, я тут же обратно и зажмурив глаза почухал, свою несчастную голову. Правда занимался этим не более секунды, так как кто-то был, судя по громкому дыханию, все еще, со мною рядом и возможно этот кто-то уже замахнулся дубинкой для повторной попытки погладить ею мою макушку. Поэтому, я на всякий случай, кувыркнувшись назад (почему туда, а не в какую другую сторону, я же не видел врага, не знаю), я с воинствующим криком (более похожим на писк) снова попытался подскочить. Вновь встретившись на большой скорости с некой твердостью, я, наконец, призадумался и не стал больше кувыркаться, вскакивать и чесать голову, а просто медленно приоткрыл один глаз и сквозь пелену, невольно пролившихся слез, провел им обзор, для начала, переднего плана.
Опс, я даже не испугался, когда увидел, это маленькое чудо, перед собой и быстренько открыв второй глаз, начал его с любопытством рассматривать.
Он, она, оно – около метра ростом, повсеместно покрыто короткой, блестящей, розовой шерсткой, обладает двумя огромными ушами, в данный момент, свернутыми в трубочки и направленными в мою сторону. Длинный, розовый хвост с кисточкой на конце, обвился, в несколько оборотов, вокруг левой ноги и этой самой кисточкой, мерно постукивал по бедру хозяина. Руки, вполне похожие на человеческие, довольно крепко, хм, вцепились в небольшую деревянную биту. Неужели это оно меня так? Не верится, так как два невероятно огромных, пронзительно голубых глаза смотрят на меня с огромным интересом и без тени страха или агрессии.
— Восмаки торомика аболипка, — красивым голоском, воспроизвело оно непонятную тарабарщину и сморщило свой мягкий розовый носик, а потом медленно начало поднимать биту.
— Нет-нет-нет! – тут же испуганно вскричал я, выставляя руки вперед, и добавил, как мне показалось, убедительную фразу. – Я с миром!
— Миро бонра, – требовательно пискнуло существо, направив на меня указующе биту.
— Да-да, миро бонра, — на всякий случай поспешил согласиться я. И, о чудо, оно, как будто, что-то поняв, отвернулось от меня и начало уходить.
Не успел я вздохнуть облегченно, как хвост, спокойно почивавший, до этого, на ноге существа, стремительно развернулся и метнулся к моей лодыжке, обвился пару раз вокруг нее и с невероятной силой дернул. Во время, сего безумного действия, существо ни разу не обернулось, а я успел осознать, что меня схватили и куда-то поволокли.
А я, между прочим, не такой уж и маленький, под метр восемьдесят ростом и вешу около восьмидесяти, вернее весил, до того, как сел на диету из сладких батончиков. Но в любом случае, для малявки, столь небрежно тянущей меня своим хвостом, я был просто гигантом. Но посмотрите на этого розового звереныша, он совершенно игнорирует мои размеры и явно не ощущает с моей стороны никакой опасности и тянет с такой легкостью будто бы я невесомый.
Знаете, мне стало вдруг так обидно за себя. Ну что я, в самом деле! Взрослый мужик, а позволяю такое с собой проделывать, какой-то местной животинке. Поэтому, подумав, подумав, пообижавшись, я осторожненько так, дернул ногой. Малявка тут же остановился и недоуменно посмотрел на меня.
— Миро бонра, – обратился он снова ко мне. Но я на этот раз не спешил соглашаться. Мало ли что он имеет в виду под этим с виду невинным «миро бонра».
Не отвечая, я неопределенно махнул головой и, потянувшись к своей лодыжке, попытался отцепить от нее хвост. Но как только я пальцем подцепил его кончик и потянул на себя, хвост резко дернулся и вернулся к своему хозяину на левую ногу. А мне неожиданно стало одиноко и холодно. Накатила такая волна отчаяния и совершенно дикой тоски, что я невольно покачнулся. Ничего подобного я не испытывал никогда прежде, хотя поверьте, жизнь космического бродяги не сахар и проходит в основном в одиночестве. Однако, даже то, как кинули меня однажды мои работодатели на маленькой пограничной космостанции, не шло ни в какое сравнение с тем, что сделал со мною сейчас туземец. А ведь тогда, много лет назад, предприняв последнюю попытку законно заработать, я просидел в одиночестве не один месяц на малюсеньком астероиде, неся свою и чужую вахту…
. . . . .
… я ежедневно проводил нехитрые измерения перемещений псевдозвезд в указанном мне секторе и скрупулезно заносил данные в специальный журнал.
Первую неделю я чувствовал себя отлично, много ел, каждый день посещал тренажерный зал, плавал в узком, длинном бассейне, более похожем на канал и проходящем по всему периметру станции. В общем, всем телом и душой наслаждался сытой жизнью и, как мне показалось необременительной службой.
На вторую неделю у меня испортился аппетит, и появилось отвращение к еде, я всего дважды позанимался на тренажерах и один раз решился погрузиться в бассейн. Его голубая вода, меня стала почему-то сильно напрягать. Вот тогда я начал задумываться: почему, собственно говоря, не существует профессиональных космовахтеров и почему меня с такой легкостью взяли на эту работу. Даже не потребовали документов для проверки, которых у меня, впрочем, и не было, и именно этот пункт, при прочтении правил приема на работу, сразу бросился мне в глаза и оказал основное и окончательное влияние на принятие решения. Все так просто: ускоренное введение в курс дела и обучение необходимым навыкам, а потом моя размашистая, неясная роспись, внизу очень длинного, напечатанного мельчайшим шрифтом, договора. «Так, для общей отчетности», как меня поспешили убедить.
И вот теперь, находясь в одиночестве, перемещаясь по узким, темным коридорам, проложенным в каменной толще астероида и боясь много времени проводить в обзорной комнате, в которой после пятнадцати минут пребывания, звезды начинали явственно и пугающе приближаться, утеряв природную веселость, я понял, что влип. Но делать было нечего, мне оставались еще две недели вахты, раньше, если верить контракту, никто не станет меня замещать и не поспешит мне на помощь, из-за каких-то неясных и необоснованных страхов, начинающих давить на меня.
На третью неделю, мне пришлось заставлять себя, есть насильно. В пище, мне мерещились всякие гадости, и мне приходилось закрывать глаза, что бы хоть как-то преодолевать сильнейшее отвращение. В спортивный зал, я выволок, свое, невероятно быстро, уставшее тело, лишь дважды и то только для того, что бы вяло и бесцельно послоняться по нему. О бассейне пришлось забыть. В его зеленной глубине, я явственно увидел мелькнувшие черные тени.
На четвертой неделе, мне придала силы мысль, что скоро прибудет мой сменщик, и я покину станцию и никогда больше не возьмусь за подобную работу. Я бодрился и благодаря сильнейшей надежде, довольно неплохо себя чувствовал.
Последняя неделя мне показалась достаточно легкой. Вернулся утерянный аппетит и некоторая степень былого оптимизма.
Насвистывая себе под нос веселый мотивчик, я запихивал свои нехитрые пожитки, в старый рюкзачок, когда неожиданно меня осенила мысль, что вот он – мой последний день, день отъезда, но до сих пор, никто, так со мной и не связался и не предупредил о скором прибытии челнока. В страхе, я ринулся в радиорубку, хотя громкая связь была проведена во все помещения станции, и в подобном действии, не было ровном счетом никакой необходимости. Однако я целые сутки, безвылазно провел в комнатке метр на два, не отводя взгляда от молчащего передатчика, прежде чем понял, что мне придется задержаться.
Наверное, я выжил и не сошел с ума, потому что верил, что вот-вот, меня спасут. Что обо мне не забыли и смена, всего лишь задерживается.
Я делал свою работу, хотя испытывал сильнейшие сомнения в ее надобности. Обходил стороной, почерневшую воду бассейна. Ел с закрытыми глазами и зажимая нос рукой, так как теперь мне начали мерещиться отвратительные запахи. А по станции перемещался, строго боком и прижимаясь спиной к стене.
В итоге, я провел на вахте более трех смен. Когда прилетел челнок, меня сопроводили на него тайно, так чтобы сменщик не смог встретиться со мною. Подозреваю, что мой внешний вид действительно был устрашающим, потому как двое, присланных за мною, стюардов челнока, придерживая меня осторожно под руки, старались на меня не смотреть.
После, в конторе, мне объяснили, что такая задержка произошла, якобы всецело по вине моего сменщика, которому вздумалось попасть под мобиль, а замену нашли не сразу. Я ничего не сказал, когда мне вручили, конверт с наличными, в котором оказалась моя зарплата в пятикратном размере. Так меня попросили молчать. И я промолчал.
. . . . .
Как странно, что именно сейчас, под внимательным взглядом огромных голубых глазищ, симпатичного розового туземца, я вспомнил давнишнюю историю и понял, что переживаемое мною тогда одиночество, ни в какое сравнение не идет с тем, что накатило на меня только что, после освобождения от хватки гибкого и сильного хвоста.
Мне стало настолько плохо, что я, упав на четвереньки, уткнулся носом в землю, покрытую короткой и твердой травой и начал потихоньку поскуливать.
— Миро бонра? — услышал я нежный и между тем требовательный голосок над своим ухом.
— Какой «миро бонра», маленький негодяй! Не видишь, я умираю! – крикнул я, претерпевая разрывающую меня тоску, и подозревая, что мои мучения ниспосланы мне странным туземцем.
— Зачем ты делаешь это со мной, я же не делал ничего плохого?! – корчась, вновь, крикнул я.
— Миро бонра? — присело рядом со мной розовое чудовище и старательно начало заглядывать мне в глаза. Как будто пыталось, что-то для себя выяснить.
Свалившись на бок, и осознав, насколько я далек от понимания местных нравов и что я возможно единственный человек на данной планете и мне не суждено более увидеть себе подобных, я начал плакать, познавая свое одиночество и рассматривая его в глубине огромных нечеловеческих глазищ.
Я смотрел и плакал, плакал и смотрел, до тех пор, пока не вспомнил, что в моей одинокой жизни бродяги, у меня ни разу не было друга.
— Миро бонра, — сказал утверждающе я, и первым, рукой ухватился за ногу туземца.
Я удивился, когда он в страхе попытался от меня отпрянуть. Разве не этого, он от меня добивался?
Еще ничего, не понимая и не догадываясь, я, наконец, встал в полный рост и с легкостью, продолжая удерживать, начинающего извиваться в моей руке туземца, поднял его в воздух вверх ногами. Тот, почему-то стал мелко трястись и его боевой хвост, безвольно обвиснув, шлепнулся кончиком о землю.
Скорее интуитивно, чем, следуя, каким-то умозаключениям я грозно спросил:
— Миро бонра?
И увидев, быстрые и частые кивки испуганного туземца, сжалился над ним и опустил на землю.
По сути своей, я человек безобидный, незлопамятный и отходчивый. И поэтому, не обнаружив в себе больше признаков вселенской печали, я сел рядом, с еще продолжавшим подрагивать, у моих ног, маленьким туземцем.
— Вы всех так встречаете гостей или только я удостоился подобной чести? – решил я воспользоваться его потерей власти надо мной, причем возможно временной.
— Нет, — на чистейшем человеческом, начал отвечать притихший абориген, чем нисколько меня не удивил, так как я уже начал понимать, что имею дело с искуснейшим обманщиком, — так мы встречаем только людей разумных.
— И чем же мы заслужили подобное обращение? Я ведь, на самом деле, чуть не умер.
— Правда, не понимаешь? – недоверчиво посмотрел на меня туземец.
— Совсем, — кивнул я.
— Сколько существует известных разумных видов? – начал он с вопроса.
— Ну, насколько я знаю, восемнадцать, — пожал я плечами.
— И скольким из них известно чувство одиночества? – задал он еще один вопрос.
— Не знаю, — честно ответил я.
— А я знаю, — тихо произнес туземец. – Одиночества боятся только два вида: люди и бордиги.
— То есть мы и вы? – решил уточнить я.
— Нет. Вы и они, — указал он в небо рукой.
Я поднял голову и попытался рассмотреть, почему-то невидимых мне, бордигов.
— Там никого нет, — опустив глаза, покачал я головою.
— Есть. Они просто очень и очень маленькие и предпочитают летать высоко. Они сильно чувствительные и печалятся по любому поводу, но особенно они боятся одиночества и поэтому всегда держатся стаями.
— Но кто они? Обычно на одной планете, не развиваются два вида разумных существ? – удивился я.
— Ну, мы не два вида, хотя они бордиги, а я мосаник, на самом деле мы относимся к одному виду, просто я взрослый, а они еще дети. Очень хрупкие и при этом озорные дети. Они маленького размера и не смотря на то, что всегда держатся группой, все равно постоянно теряются. Каждый из них потерявшись, переживает долгое одиночество и запоминает его потом навсегда. Этот опыт накладывает отпечаток на всю последующую жизнь и делает нас не пригодными для полетов в космосе. Мы единственная раса, не способная покинуть свою планету, всего из-за одного чувства, чувства страха перед одиночеством, из-за страха снова потеряться.
— Но почему вы, взрослые не следите за своими детьми? – задал я, вполне закономерно, возникший вопрос.
— А как? Они там, мы здесь. Пока они не станут достаточно тяжелыми для полетов, они не спускаются на землю даже на минуту. И это правильно, здесь внизу, малышня не выживет. Птицы, животные – все любят бордигов. Поэтому, процесс эволюции разделил нас, они там, мы здесь. И в итоге, летая все детство, мы потом боимся взлететь настолько далеко, чтобы можно было оторваться от планеты. – С невыразимой печалью вздохнул мосаник.
— Как грустно. Но причем здесь люди?
— Как причем? Вы же тоже боитесь, но все же космос открыт для вас. Чем-то вы отличаетесь? И мы хотим понять чем. Мы исследуем всех попадающих к нам людей. К сожалению, пока это происходит не часто. Наша планета считается отсталой и нас редко посещают. Поэтому я так обрадовался, когда увидел, что твои друзья оставили тебя и улетели. Ты мой шанс, помочь всем мосаникам.
— Ну да! И как же? — скептически поднял я брови.
— Да очень просто, мы научились отдавать вам свой страх. – Буднично изложил он.
— Так это его я ощутил? Твой страх? – вскричал я, сразу поняв, почему мосаники не могут летать в космос. Действительно, их одиночество, не шло, ни в какое сравнение с нашим. – Бедные, вы бедные, — добавил я, искренне сочувствуя.
— Ты, сочувствуешь мне, после всего, что я с тобой сделал? – поднял на меня удивленные глаза мосаник.
— Да. Я понимаю тебя, и мне хочется вам помочь, — сказал я и хитро прищурился, — и кажется, я догадываюсь, в чем разница между нами. Ты только объясни мне, что значит ваше «миро бонра»?
— О, у этого словосочетания много значений, — охотно, начал объяснения мосаник, — и смысл зависит не только от самих слов, но и от интонации, с которой они произносятся. Например, первый раз я произнес требовательно: миро бонра и это означало – «прими страх», а ты в ответ испуганно: миро бонра, что уже имело совсем иное значение, а именно – «готов принять». И третий вариант: миро бонра – вопрошающий, что переводится, как «уже хватит» или «больше не надо».
— Так-так-так, — оживился я, уловив еще не ясное, но уже некоторое понимание здешней проблемы, — так-так, а когда происходит окончательный переход бордига к мосанику? – поспешил я задать волнующий меня вопрос.
— Это происходит, когда бордиги набирают вес и становятся тяжелыми и заметными, и крылья, которые к этому времени перестают расти, уже не в состоянии поддерживать тело в небе, — мосаник расправил свои огромные уши и пошевелил ими, наглядно показав, что да, хотя уши и велики, но для роли крыльев, они уже маловаты.
— И что происходит потом, когда бордиги спускаются на землю? – нетерпеливо я задал следующий вопрос, хотя надо признать уши-крылья поразили мое воображение и немного сбили с начавшей формироваться мысли.
— Дальше, каждый бордиг находит себе мосаника и говорит с ним.
— Вот! Что он говорит?! – уже почти схватившись за понимание, вскричал я.
— Миро бонра, конечно, — удивленно воззрился на меня туземец.
— Ага, требовательный вариант! Я так и знал! А ты ему в ответ испуганно: миро бонра? Так?
— Ну да конечно, а как же иначе. Я должен освободить взрослеющего малыша, от его одиночества, что бы он не боялся жить на земле.
— И так, как вы мосаники, всегда добровольно принимаете страхи бордигов, у них никогда не возникало потребности произнести третий вариант миро бонра, а именно вопросительный! – торжествующе вскричал я с видом победителя, чем вызвал еще один недоуменный и ничего непонимающий взгляд мосаника.
— Конечно, зачем спрашивать «уже хватит», если мы обязаны помогать своим детям? – удивленно, совсем по-человечески пожал плечами туземец.
— А зачем он у вас вообще существует, вопросительный вариант? – в свою очередь, я возмутился, такой убийственной недогадливости местных жителей.
— Ну, им пользовались наши предки, очень давно. Тогда бордиги, становясь мосаниками, никогда не были полностью счастливы, им всегда чего-то не хватало.
— Ну да, конечно, им не хватало неба, полета! В них оставалась легкая такая печаль, по детству. Вполне такая приемлемая и необременительная и я бы, даже сказал, полезная, для космических полетов. Тогда вы делили страх поровну, и он не превращался в непосильную ношу для одного. А что сейчас? Своим «миро бонра» вы открываете шлюз для накопленного страха и сливаете все одиночество на одни плечи и все ради краткого момента полного счастья маленького бордига! Я так понимаю, что, став мосаником, он не слишком долго наслаждается отсутствием страхов? – посмотрел я на аборигена.
— Недолго, несколько дней. Бордигов больше, а мосаников меньше и каждый из нас востребован, — согласно кивнул он.
— О, боже, — вздохнул я, — и сколько же раз, к тебе обращались бордиги?
— Пока немного, я молод, и принял одиночество, всего двенадцати бордигов. Мы мосаники сильные, и можем жить с одиночеством тридцати-сорока бордигов! – с гордым видом заявил абориген. – Правда, летать не можем, — с грустью добавил он.
— Но это глупо! – вскричал я. — В стремлении полностью освободить своих детей от страхов, вы попали в ловушку еще большего страха. И вот она — неподъемная тяжесть, придавившая вас к поверхности. Вы настолько забыли о мудрости предков, что ты даже не обратил внимания, что после твоего вопрошающего «миро бонра» у меня появились силы, и я смог преодолеть вашу печаль, а свалить-то, ты на меня успел огромную порцию! Вот, пожалуйста, — я вскочил для наглядности, — я сильный и здоровый и не боюсь снова отправиться к звездам. На меня уже не давит ваше одиночество, а со своим, я всегда, уж как-нибудь, да справлялся.
Увлекшись доказательствами очевидного, я совсем перестал обращать внимание на мосаника и теперь выдохшись, я вспомнил о нем и увидел, что огромные глаза, маленького туземца, переполнили слезы понимания и очень сильной печали. Я тут же присел с ним рядом и обняв за плечи, начал успокаивать:
— Ну что ты? Вы столько жили, неся на своих плечах неподъемный груз, а теперь, когда ты вспомнил, как его разделить, неужели ты не потерпишь до первой встречи с бордигом? Ты легко справишься с тем, что уже есть, а новое вы будете делить пополам. С вашей выносливостью, развитой ни одним поколением, я уверен, вы очень далеко пойдете. – Мягко похлопал я, мосаника, по плечу.
— Правда? – всхлипнул недоверчиво он, — Как глуп-о-о-о, — увидев мой утвердительный кивок, заревел он во весь голос, выпуская тоску на свободу.
. . . . .
Самое удивительное в этой истории, что спустя восемь месяцев, я покинул, уже совсем не опасную планету для хомосапиенсов, все так же зайцем и более того все на том же звездолете, с нелепым названием «Рубаки грейпфрутов». А самое ужасное, что я не смог ничего стащить более съедобного, чем ящик со сладкими батончиками!
Адью, до следующей планеты!
24.01.08